Кажется, телеведущий устал от журналистов, желающих сфотографировать его с сыном, и вечно интересующихся подписчиков и решил рассказать, что думает о фотографиях с Платоном. Дмитрий Шепелев откровенно пояснил, что решать за своего отпрыска он не вправе.
- Фото:
- Vadim Tarakanov / Legion-Media
«Последнее время часто спрашивают, почему я не публикую фотографии с сыном. Отвечу. Во-первых, вспоминаю себя, у меня лично опыт был плохой. Меня начали узнавать, когда мне было примерно 16. Я, когда слышал шепот за спиной, девичье „хи-хи“, „подпишите для жены“, обмирал, холодел, не знал, где скрыться. Я точно не справлялся, мне было плохо от этого. Откровенно говорю — мне и сейчас не по себе, когда узнают. Сцена — моя работа, но точно не моя жизнь. Я понимаю, что сына может ждать большая сцена консерватории, он очень музыкально одаренный мальчик. Или поле Лиги чемпионов, он играет в футбол, и тогда его, конечно же, узнают, у него все для этого есть. А может, его ждет научная лаборатория, в которой слава вообще не имеет значения. Поэтому, когда он станет старше, пусть решит сам, нужно ему это внимание или нет. А пока я за него отвечаю, хочу, чтобы он жил спокойно. Такой простой ответ».
Откровения растрогали просивших фотографии подписчиков:
«Отличный ответ! Главное — чтоб ребенок жил спокойно и счастливо. Наступит время, когда он сам решит, быть ему публичным человеком или нет, а сейчас папа абсолютно прав, оберегая его», «Молодец, Дима! Уважаю ваш выбор, и вы сам очень приятный человек».
Кстати, совсем недавно телеведущий делился новостями семейной жизни — рассказывал, что никак не может выбрать для Платона подходящую школу:
«Сыну не так давно исполнилось 6 лет. Я начал выбирать школу, ходить на дни открытых дверей. Пришел в одну приличную в центре Москвы, гуляю, заглядываю в кабинет. Сидит пожилая тучная дама: „Заходите! Какие вопросы?“ „Выбираю“, — говорю. „А вот раньше никто не выбирал! А сейчас и ходят, и ходят, и в рот учителю заглядывают. Я здесь уже 53 года, между прочим“. Я оторопел. Получается, что ей лет 75, не меньше. И в сентябре ей вновь дают первый класс! И ведь сразу понятно, как она будет учить: сидеть отсюда и до обеда, выучить с 9-й по 13-ю, „а вот в наше-то время“ и прочее. Мне реально стало не по себе. Ведь это совсем не про любовь к детям, не про любовь к знаниям, это про жесткую систему, в которой до ребенка нет никакого дела. Понятно, что нас самих так учили, и казалось, что это нормально, как и то, что беляшами в столовой воняло, и компьютерный класс был за решеткой и под замком. Но для детей своих хочется другого. Я меньше всего хочу, чтобы сына в школе „ломали“. Или я не прав?»
