«Он чувствовал, что живет под дамокловым мечом»: какие трудности преодолели Алентова и Меньшов на пути к «вместе и навсегда»

«5 июля 2021 года умер Володя,

закатилось мое солнышко.

Книга написана за год до…» — так начинается, возможно, самая трогательная и нежная ода о настоящей любви, прошедшей сквозь огонь, воду и медные трубы.

Запомнился только Володя Меньшов, тот самый мой пельменный разговорчивый юноша. Невысокий молодой человек с хорошим пролетарским лицом, ширококостный, очень худой, с кривыми, но крепко стоящими на земле ногами. Он встал и начал читать: «Муха, Муха-цокотуха, позолоченное брюхо!..», чем вызвал живую реакцию у нашего приунывшего курса. Стало тепло и весело, так неожиданно прозвучал знакомый каждому с детства текст в устах этого крепкого, мужественного юноши. Его выслушали до конца и даже наградили аплодисментами.

Много позже Володя рассказал, что именно поиск басни стал для него сложным моментом: хотелось выбрать что-то не навязшее в зубах, а он поступал уже в четвертый раз, так что басен за это время наслушался вдоволь. Но «Цокотуху» он выбрал еще и потому, что ни вороной, ни лисицей, ни волком, ни ягненком он прикинуться не мог — а мог быть только Володей Меньшовым. Так что «Муха-цокотуха» оказалась идеальным материалом именно для его индивидуальности — смешно выглядело само несоответствие брутальных внешних данных со спокойным и несколько отстраненным рассказом о злоключениях Мухи.

Оригинальность подобного выбора несколько примирила меня с моим пельменным собеседником и выделила его из мужского состава курса, который, как мне показалось, необычайно сер, неприметен и бездарен. Конечно же, это было не так: на самом деле курс оказался сильным и разнообразно одаренным. Но то первое унылое представление себя педагогу и друг другу нас всех опечалило. Вскоре на курсе определились лидеры и ведомая масса.

Лидеров оказалось двое. Один, что называется, «из народа» — Володя Меньшов, второй — из интеллигентной группы ребят, принятых на курс в Ленинграде. И, как бывает в любом творческом коллективе, наметились успешные, талантливые и те, кто поступил случайно, по ошибке, по странному везению. Что касается дарований, ленинградский лидер был на высоте, тем более что имел уже актерский опыт: он успешно играл в театральном кружке технологического института, где проучился не один год до поступления в школу-студию МХАТ. Впоследствии этот юноша стал прекрасным и успешным актером.

А Володя Меньшов в учебе не только не преуспел, но находился среди отстающих. Володя оказался в совершенно новой для себя среде, хотя и рвался в нее, чувствовал, что именно здесь ему интересно, именно здесь получится найти себя, но он многого не понимал и ему приходилось трудно. Володя был иначе скроен и не мог понять, казалось бы, элементарных вещей. Он, по существу, не соглашался с методом преподавания: не понимал, зачем нужны актерские упражнения и этюды, полагал, что учиться мастерству актера следует сразу на драматургическом материале, причем желательно — на сложном.

Между тем страсти в борьбе за лидерство бушевали нешуточные: не столько между наметившимися лидерами, сколько как раз в ведомой массе, тоже разделившейся на два лагеря. Речь шла о выборе комсорга курса, и поначалу большинство проголосовало за Володю, но при повторном голосовании он проиграл. Повторное голосование инициировала противостоящая сторона и вела себя совершенно нечестно, и вся эта история оставила глубокий и болезненный след в душе моего будущего мужа.

Мне его понятия о справедливости и чести оказались близки, и мы стали дружить. Именно дружить, без какого-либо намека на симпатию иного толка. Мне очень нравилась Володина целеустремленность, и мне хотелось помочь ему не блуждать в трех соснах неведомого мира. Меня поражало, что при полном неумении выполнить элементарные вещи, которые требовали от нас педагоги, Володя критиковал других, и потому критика его выглядела странной, но часто очень точной и справедливой. Много позже я поняла, что таким образом в нем вылуплялся режиссер. Природу актерского существования — такого, каким нам его представляли педагоги — он почти совсем не понимал.

Мне же все давалось легко: мир театра был знаком с детства. Удивительно и то, что в двух самостоятельных отрывках у Володи как раз все получилось.

Есть такое задание для студентов первого и второго курсов — самостоятельный отрывок. Нужно взять любое понравившееся произведение, самому приготовить отрывок из него и показать свое художество педагогам. Первые пробы редко случаются удачными, но у Володи они получились очень интересными, без заезженных штампов, а для отрывков он взял сложных авторов: Достоевского (Раскольников) и Ибсена (Освальд в «Привидении»).

Еще удивительнее, что в этих сложных персонажах Володя ухитрился остаться собой. Именно собой, узнаваемым Володей Меньшовым, но наделенным новыми качествами. Как это ему удалось, я не понимала.

Он открыл для себя этих персонажей своим собственным ключом — достоверен поразительно. Ему не подходили пути, которые предлагали педагоги, и даже Станиславский в книге «Работа актера над собой» его не убедил — книгу Володя проштудировал, но совершенно не понял. Педагоги же не смогли разгадать этого странного и малоприятного юношу, который все отвергает, но сам сделать ничего по правилам не может, и стали предлагать ему характерные и малоинтересные роли. А характерность как раз была его слабым местом. На самостоятельные отрывки педагоги внимания почему-то не обратили, и меня это удивляло. Я эти работы Меньшова помню до сих пор, потому что в свое время поразилась именно этой его совершенной естественностью в сложных персонажах. А педагоги студента Меньшова не разглядели и даже хотели его отчислить за профнепригодность.

Естественно, он чувствовал, что живет под дамокловым мечом, и все годы учебы нервничал. Очень трудно постигал Меньшов актерскую науку. Володя и тогда не понимал и до сих пор не понимает, насколько важны для студентов тренинги, придумывание этюдов, показы животных, упражнения на концентрацию внимания. При всей любви к педагогам и школе-студии, признавая даже, что это были самые важные годы его человеческого формирования, он остался пребывать в убеждении, что тренинги и этюды — не лучший способ раскрыть возможности студента. Теперь, когда мы сами стали педагогами, Володя считает: раз эта часть программы осталась для него непонятной, не пригодилась, то и, в принципе, не нужна. Я с ним не соглашаюсь, потому что мне-то как раз все, чему нас учили, помогло: именно поэтому я продолжаю традицию своих великих педагогов, обучая новое поколение, и даже считаю это в каком-то смысле своим долгом. Со временем я поняла, что Меньшов — это отдельная система, им самим для себя созданная и только им самим востребованная. И такие случаи не редкость среди талантливых людей, не вписывающихся в любую систему, которую они не создали сами.

На фундаменте, который закладывают педагоги, будущий актер строит свое здание. В зависимости от дарования, работоспособности, любви к своему делу и, конечно, удачи, здания получаются разной высоты. А Меньшов споткнулся на фундаменте.

Но мне повезло — я разглядела в нем необузданный, бьющийся талант, не входящий в предлагаемые ему формы, а потому и не сразу заметный. И с тех пор никогда, ни разу в нем не усомнилась.