Ода клетчатой сумке: картинки из жизни бывшей челночницы

«Предваряя показ сериала «Челночницы», голос за кадром будоражил память: «Эта история случилась со всей страной». Тогда, в девяностые, она случилась и со мной. Вспоминать об этом сегодня не страшно, скорее странно. В то время все неожиданные кульбиты судьбы воспринимались без драматизма, и поездки в Польшу с неподъемными клетчатыми сумками были естественным способом выживания.

С тех пор многое изменилось: и место жительства, и работа, не имеющая никакого отношения к «купипродайству». И если мне сегодня случается бывать в Польше, то исключительно как туристке. А тогда, в девяностые, это была моя первая в жизни заграница. И совсем не художественно-познавательная. Еженедельные вояжи на рынки Бранево, Бартошице и других приграничных польских городов сегодня отзываются лишь хроническими болями в спине да редкими картинками воспоминаний. Сериал «Челночницы» оживил эти картинки, несколько потускневшие за давностью лет.

…Начало девяностых. Мне едва минуло двадцать пять, за плечами – университетский диплом, муж-офицер и двое детей мал мала меньше (младший еще грудничок). Страна разваливается, зарплату мужу (единственный источник дохода семьи) не выплачивают месяцами. В военторговском магазинчике у разухабистой продавщицы Катьки под прилавком толстая засаленная тетрадь, куда она вносит суммы за отпускаемые в долг продукты. Когда у мужа случается какая-нибудь неожиданная выплата (пайковые, квартирные и т. д.), она тут же перекочевывает в цепкие Катькины руки. А я опять, держа за руку старшего и таща на руках младшего, плетусь в военторг, расположенный в здании старой казармы. Продавщица, сама мама двоих детей, беззлобно матерясь, заворачивает в грязно-серую оберточную бумагу тощую курицу – и в ее тетради появляется очередная запись. Потом она заговорщически шепчет: «Вечером приходи ко мне домой, у меня одеяльце есть детское буржуйское и присыпки там всякие, а еще молочные смеси». Ее шепот, естественно, слышу не только я, и спина горит от недобрых взглядов таких же, как я, истерзанных безнадегой офицерш.

Вечером я иду к Катьке домой. Мне не стыдно, потому что у нее есть импортная молочная смесь, а у меня только водянистое грудное молоко, которого ребенку уже не хватает. Я знаю, что Катька, имея доступ к так называемой «гуманитарке», втихаря ею приторговывает, но мне дает ее бесплатно. Бесплатно, но не безвозмездно: два раза в неделю я занимаюсь с ее старшим сыном, двенадцатилетним балбесом, английским языком. Это мой вклад в семейный бюджет, если не считать копеечного ежемесячного пособия по уходу за ребенком (я же в декрете!).

Как-то вечером понимаю: в холодильнике ничего нет. Вот просто вообще НИЧЕГО! И купить не на что (порог допустимого долга Катьке давно превышен). Из съестного в доме – только соль, сахар и банка томатной пасты. Уложив детей спать, жду мужа после дежурства в состоянии полного смятения. Мне нечего дать ему на ужин, а самое страшное – нечем завтра кормить детей. Денег занять не у кого: в нашем военном городке все живут приблизительно в одинаковых условиях. Скрипнула входная дверь – пришел с работы муж. Выхожу в коридор и вижу у него в руках старую спортивную сумку. И она определенно не пустая! Муж ставит ее на пол, открывает молнию – а там картошка и несколько больших жестяных банок армейской тушенки. «Начпрод расщедрился», – говорит супруг. Я смотрю на картошку и тушенку и начинаю плакать. От счастья! Еще бы – в доме есть еда.

Тот случай, видимо, и определил характер моей деятельности на два последующих года. Муж, тяжело переживавший невозможность полноценно содержать семью, принял волевое решение – занял крупную сумму под серьезные проценты у местного кооперативщика и купил пачку акций МММ. До сих пор факт этого безумия, проявленного неглупым человеком, я оправдываю только крайней степенью отчаяния. Пирамида Мавроди грохнулась за три дня до намеченной мужем «сделки века». Итог: супруг в моральном анабиозе, а неподъемную для нас сумму надо возвращать! Когда благоверный озвучил мне эту информацию (свою финансовую авантюру он держал от меня в секрете), голова сначала помутилась, а потом заработала ясно и четко. Биться в истерике и заламывать руки не было смысла: причитаниями детей не накормишь. Так и пришло решение ездить торговать в Польшу. От нашего маленького городка в Калининградской области до польской границы рукой подать, и наиболее шустрая часть местного населения уже осваивала приграничные польские рынки. О том, чтобы в Польшу ездил муж, не было даже речи – он же офицер, а значит, невыездной.

Велосипед изобретать не пришлось: в Польшу уже ездили торговать пара знакомых, которые и поделились своим немудреным коммерческим опытом. От них я узнала, что самое выгодное – возить полякам спирт и сигареты. Неплохо шли также специи (черный перец горошком и лавровый лист), а еще мужские носки и примитивный бытовой инструмент (пассатижи, кусачки, молотки).

К первому визиту в Польшу я готовилась тщательнее, чем Наташа Ростова к своему первому балу. Для начала взяла в долг небольшую сумму у того самого кооперативщика (больше ни у кого из знакомых денег не было). Тщательно просчитала, что и сколько могу купить и какую сумму могу выручить при продаже. Закупать товары в Польше я не собиралась: ввиду остроты финансовой семейной ситуации задача была привезти оттуда деньги, а не кофточки и сапожки.

Несколько килограммов перца, купленного из-под полы на местном рыбокомбинате, разделила на небольшие порции, которые муж вечерами упаковывал в целлофановые пакетики и склеивал их паяльником. Пять упаковок мужских носков сбыла мне из-под полы продавщица Катька (поставив при этом условие, что из первой же поездки я привезу ей писк тогдашней моды – мохеровый кардиган). Пассатижи и молотки закупала чуть не на вес, благо в местном хозмаге они были не в дефиците и по бросовым ценам. Но самое главное – нужно было запастись спиртом и сигаретами, потому что самую весомую выручку обеспечивали именно эти позиции.

Правда, по закону в Польшу можно ввезти не более двух блоков сигарет и двух бутылок водки. За реализацию любого количества спирта (того самого знаменитого «Ройяля» в плоских бутылках) в соседней стране можно было загреметь в тамошнюю кутузку. Такой расклад не устраивал не только меня, кормящую мамашу, но и любую «бизнесвумен» с клетчатыми саквояжами. Поэтому каждая исхитрялась как могла, чтобы провезти запрещенный товар и не «загреметь» на таможне. Свой вклад в контрабандистский арсенал внесла и я: вернула из небытия длинные панталоны с начесом, которыми снабдила меня мама, когда я уезжала с мужем по распределению, и пришила по задней стороне каждой штанины по большому карману. В каждый карман влезало по литровой бутылке спирта. Скрыть весомые емкости под ягодицами помогла широкая юбка-брюки в складку. Логика была простая: даже если на таможне меня будут обыскивать, ну карманы проверят, ну по бокам похлопают, но не будут же хлопать под попой!

Тема карманов показалась мне перспективной, и я соорудила еще один на внутренней стороне полушубка в зоне спины. В него помещались две литровые бутылки «Ройяля». Если одеть полушубок нараспашку, то булькающую конструкцию практически не видно. В застегнутом варианте на спине сразу вырастает внушительный горб. А значит, полушубок должен быть нараспашку постоянно, вне зависимости от погодных условий. Ну и ладно, у меня свитер теплый, да и вообще я не мерзлячка!

Первая же поездка стала серьезным испытанием и для «физики», и для нервной системы. Муж, провожавший меня, еле дотащил сумки до станции. «Тебе это не поднять!» – испуганно сказал он. «Подниму! – бодрилась я. – Я девчонка жилистая, да и тачка мне в помощь». Металлическая тачка с двумя колесиками стала моей главной помощницей в каждой поездке. Без нее я не протащила бы свои сумки и десяти метров. А вот чтобы затащить свою поклажу в автобус или поезд и поднять ее на стол таможенников, рассчитывать приходилось только на силу рук и крепкий пресс. Глаза лезли на лоб от напряжения! Особенно нелегко приходилось, когда у сумки рвалась ручка. Чтобы поднять ее и укрепить груз на тачке, нужна была не мужская – мужицкая сила! И откуда только она бралась у «бизнесвумен» весом пятьдесят пять килограммов?

И вот первая поездка. Волнуюсь – не то слово, но началось все оптимистично: российская таможня пройдена на ура. Соотечественников в погонах вообще мало волновало, что и в каких количествах мы везем. Документы в порядке – и вперед! Окрыленная, в пути не замечаю никаких неудобств, сидя на двух бутылках спирта. Еще два литра на спине оттягивают назад плечи, и мои напарницы (такие же, как я, жены невыездных мужей) хихикают, что я похожа на полковника Петренко из фильма «На Дерибасовской хорошая погода», которого посадили на кол, а у него только осанка прямее стала.

В польском Бранево таможня сразу при выходе с перрона, и к ней выстраивается очередь из челночниц с клетчатыми сумками. На улице заметает вьюга, и я замерзаю в распахнутом полушубке, застегнуть который по понятным причинам не могу. Подходит моя очередь. Молодой поляк с выбритым до синевы подбородком дежурным голосом спрашивает, что везу. «Специи, носки, молотки», – бодро перечисляю я. «Спирт, сигареты?» – взгляд таможенника меня словно буравит. «Спирта нет, есть два блока сигарет для личных нужд», – я не опускаю взгляд. «Зачем так много? На два дня едешь. Сколько в день куришь?» – его взгляд становится смешливым. «Блок!» – не моргнув глазом вру я, не выкурившая за всю свою жизнь и пачки. «Ого! – все шире улыбается таможенник и вдруг протягивает руки к воротнику моего расстегнутого полушубка, – пани, застегнись, холодно». Я живо представляю, как сейчас за моей спиной вырастет спиртовой горб, и в ужасе шарахаюсь от него: «Пан, мне жарко!». Таможенник ржет в голос: «Жаркие вы какие, русские! Иди, курилка!».

За пределы таможни выхожу и в самом деле взмокшая от пережитого волнения. Совершенно очевидно, что таможеннику все про меня и мой груз ясно, но почему-то он проявил ко мне нетипичную для своей должности доброту. Наверное, очень уж я была смешна и непосредственна. К слову, больше за два года мне ни разу не попались такие добрые таможенники. Но и возить спирт на спине я с тех пор больше не рисковала.

Дурачкам и новичкам везет не только в казино: распродала я все в ноль и очень быстро. Кураж, пойманный на таможне, помог моментально адаптироваться к новому занятию. На рынке, следуя примеру своих более опытных товарок, расстелила клеенку прямо на земле (чтобы не платить за место на прилавке), разложила на ней свой нехитрый товар и принялась громко зазывать покупателей.

Почему-то вспомнилась любимая в детстве книга Ольги Асеевой «Динка», где маленькая героиня бойко продавала рыбу. Вот и я, как она, была на рынке новенькой, но самой шумной. Мое призывное «Пан, налетай, шкарпеты покупай» (шкарпеты – по-польски носки) возымело действие: паны мимо меня не проходили, покупали шкарпеты и молотки, а пани охотно приобретали специи. Иногда покупатели (в основном мужчины) вкрадчиво спрашивали «Шпиритус мае?». «Мае, мае!» – радостно отзывалась я. Достать бутылку спирта нужно было незаметно, потому что по рынку периодически дефилировали полицейские, возникая буквально из ниоткуда. Для того, чтобы достать спирт из штанов, приходилось бежать в туалет, расположенный метрах в ста от моего импровизированного «прилавка». В предбаннике, чтобы не платить за вход, дожидалась, когда будет пусто, и извлекала из «внутреннего» кармана емкость. Поляки хохотали, узнавая, почему бутылка теплая, один даже расщедрился и не потребовал сдачи.

Чистая прибыль от первой поездки составила сто долларов – нереальные для меня деньги. Проблема была в другом: поляки не разрешали вывозить из своей страны валюту. Нисколько! То есть товар покупай любой и вези в свою Россию, а доллары оставь тут. А мне нужны были именно деньги. Поэтому на обратном пути, обменяв вырученные польские злотые на американские дензнаки, взяла у своих товарок по паре кофточек, чтобы предъявить на таможне. Ну, и еще кардиган для продавщицы Катьки. Купила именно такой, как она заказывала: длинный, красный, пушистый.

С того момента вояжи в Польшу стали практически еженедельными. Каждый выходной я стояла на польском рынке и голосила про молотки и шкарпеты, а из-под полы сбывала спирт и сигареты. Лишь когда у мужа были дежурства и командировки и некому было остаться с детьми, мои товарки уезжали без меня.

В начале моего «бизнес-пути», когда я была кормящей мамой, главной проблемой была даже не таможня, а сцеживание. После нескольких часов стояния на рынке грудь распирало так, словно она сейчас лопнет. Когда это давление становилось нестерпимым, бежала в туалет и, согнувшись в три погибели над унитазом, сцеживала молоко. Почему терпела до последнего? Потому что туалет платный, а у меня каждая тысяча злотых на счету (в то время на польских купюрах от нулей в глазах рябило). Потом, когда я выбыла из категории кормящих, стало полегче. Но с каждым визитом по естественному зову тянула как могла – опять-таки в целях экономии.

Ночевать всегда стараемся в одном и том же месте, у пани Дануты. За тридцать тысяч злотых с каждой мы имеем возможность ополоснуться в душе и поспать на надутых матрасах с относительно чистым бельем. Еще Данута любит посидеть с нами вечером, поговорить за жизнь и пропустить стопочку водки. Она нас жалеет, но полякам тоже живется трудно, они ведь при жизни даже за место своего будущего упокоения на кладбище платят. Данута считает каждый грош, экономит на воде и электроэнергии, поэтому и терпит определенные бытовые неудобства, связанные с квартирантами. Просыпаемся мы рано: надо успеть занять на рынке место получше. Данута с вечера оставляет нам на кухне термос с кипятком, чтобы мы могли попить чаю. Пьем кипяток с оставшимися бутербродами – и снова на передовую рыночной торговли! Второй день полегче: и товар наполовину распродан, и сегодня домой, к детям.

Стоя на рынке целый день в любую погоду, мы практически ничего не ели и не пили – некогда и негде. Да и не хотелось, если честно. Зато по вечерам, когда приходили к хозяйке на ночлег, голод нападал волчий. И только в тепле мы начинали понимать, что продрогли до костей. Стопка водки и пара бутербродов, привезенных с собой из дома – много ли утомленной челночнице надо? А потом сон, крепкий, без сновидений. С тех пор знаю: если мне не спится, значит, я просто-напросто не устала.

Не все поляки к нам снисходительны. Однажды прямо на улице нас остановил пожилой холеный пан и начал высокомерно стыдить, что женщины не должны так одеваться. В холодное время года мы действительно выглядели не лучшим образом: потрепанные полушубки, объемные китайские пуховики, вязаные капоры. Чтобы не мерзнуть, предпочтение отдавали одежде теплой, а не элегантной. Да и жалко хорошие вещи по рынкам и поездам трепать. «Вы не пани, а кони», – в итоге пригвоздил нас поляк, тыча пальцем в наши тележки. Было обидно до слез. Мы и так чувствовали себя крайне неловко, когда тащились по улицам в своих немыслимых полушубках, волоча за собою груженые тачки, а мимо порхали элегантные пани на шпильках. Польки – настоящие женщины: в любой мороз и непогоду они одеваются прежде всего красиво, а потом уже удобно.

Невзирая на мирный характер бизнес-деятельности, шанс загреметь в польскую кутузку у меня был еженедельно. Из-за спирта. Привозимый российскими челноками «Ройял» был головной болью местных властей и именинами сердца для тамошних алкашей. И не только алкашей: «шпиритус» охотно покупали и вполне благополучные с виду паны. Именно такие и приходили за ним на рынок. «Ройял» было опасно не только провозить, но и продавать. Если полицейский обнаружит факт продажи – все, кутузка! Вот почему и доставать товар из «внутреннего кармана» приходилось в последний момент: наряд полиции мог запросто проверить наши сумки.

Были опасности и другого рода. Как-то погожим майским днем, как обычно, зазываю покупателей – и вдруг замечаю, что неподалеку стоит средних лет мужчина и внимательно на меня смотрит. Потом подходит и вежливо спрашивает: «Сколько?». «Что именно? Что хочет пан?» – весело интересуюсь я. «Ты сколько стоишь?» – без тени улыбки отвечает мужчина. «Я, пан, дама замужняя, меня в России супруг ждет», – отвечаю не без кокетства. И слышу слова, от которых цепенею: «Еще раз спрашиваю, сколько? Или я сейчас приведу полицейских и скажу, что ты мне спирт паленый продала». Эх, как я неслась с этого рынка! Девчонки тоже быстро собрались и, подхватив мою сумку (хорошо, что она была почти пустая), прибежали за мной к Дануте. Торговля в этот день завершилась раньше времени. После этого случая мы сменили торговую геолокацию. Пришлось и рынок в другом городке осваивать, и новое жилье искать.

А однажды из-за меня на таможне чуть не задержали поезд. Я проявила недопустимую беспечность и не позаботилась о «товарном прикрытии», покидая Польшу. Вырученные доллары запихнула под стельку кроссовок, а пустую сумку вместе с тачкой засунула под сиденье. На таможне моя пустая поклажа (в сумке не было ничего, кроме клеенки, служившей «прилавком») сразу вызвала вопросы. Въедливый таможенник поинтересовался, что я везу домой. Предъявить мне было нечего. «Я вижу, вы успешно поторговали. Значит, у вас должны быть либо вещи, либо деньги. Вещей у вас нет. Где деньги?» – таможенник был настроен очень решительно. Отрицать факт успешной торговли в Польше при наличии пустых сумок и тачки было бессмысленно. «Пан, меня обокрали! – брякнула первое, что пришло в голову. – Пока ходила в туалет, у меня весь товар украли. У меня ничего нет!». Для таможенника моя ложь была совершенно очевидна, и он холодно сказал: «Пани, сейчас мы пройдем с вами в помещение полиции и вас обыщем. Если у вас ничего нет – принесем извинения. Но если найдем у вас валюту – ответите по всей строгости закона».

Никакого желания стать объектом внимания польской Фемиды у меня не было, но отступать было уже поздно. Даже если бы я сдала таможеннику свой «тайник», это бы ничего не изменило – факт попытки вывоза валюты был бы налицо. «Пан, меня обокрали, у меня ничего нет», – сказала я, стоя перед ним как партизанка на допросе. «Я останавливаю поезд на время вашего обыска», – нагнетал обстановку человек в погонах. «Останавливайте, обыскивайте», – что я могла еще сказать? «Вы понимаете, что это тюрьма?» – уточнил он. «Понимаю. Обыскивайте!». Мы стояли друг напротив друга, и во мне нарастала дикая злость. Я же не преступница, я спасаю семью от долговой ямы! Ну не такой уж необратимый вред я наношу экономике другого государства, вывозя копеечные по меркам страны суммы! Да неужели этот пан думает, что мне так нравится торчать на рынке?

«Хорошо, – процедил он наконец. — Вас не будут обыскивать. Не потому, что я вам поверил, просто не хочу задерживать поезд». И вышел. Меня трясло всю дорогу в буквальном смысле. Дома померила температуру — 39. И так два дня. Жаропонижающее в таких случаях мне пить бессмысленно — так проявляется сильное нервное перенапряжение…

Как только нашему кредитору был отдан последний рубль, больше на рынке в качестве торговки я ни разу не появилась. Словно изголодавшаяся, я восполняла недостаток общения с детьми, которого так долго была лишена в необходимом для себя объеме. Но о своем «торгашеском» прошлом не жалею ни секунды и уж тем более его не стесняюсь. Да, спину я надорвала, да и нервы потрепала изрядно, но я знала, ради чего это делаю. А главное, поняла, что сильная и многое могу сама. Я не боюсь безденежья и других трудностей, о чем так любят попричитать изнеженные благополучием дамочки. Знаю, что из любой ситуации можно найти выход. Главное, чтобы были здоровы родные и близкие, и лишь бы не было войны. А все остальные проблемы — не тяжелее клетчатой сумки.