Кто за то, чтобы мы перестали сплетничать — как же без этого порядочной девочке скоротать досуг? Но… Сегодня ценится умение сплетничать в манере телеграфного агентства: много фактов и никаких комментариев. Комментировать опасно: посмеешься над пьяной однокурсницей, а завтра, глядишь, тебя понесут друзья из ночного клуба. Осудишь одноклассницу, сделавшую аборт, а через неделю сама будешь бегать по городу в поисках теста на беременность. Станет неловко.
Все обобщения уязвимы, но, сдается, главными определяющими коллективного характера можно считать терпимость и уравновешенность. Сексуальную революцию нам заменил ползучий переворот, а практики публичного обличения у нас нет: пионерской организацией некоторых еще чуть-чуть зацепило, а комсомольской, извините, не успело.
«Ах, моя школьная подруга стала проституткой! Что же мне теперь подарить ей на день рождения?» В самом деле, не отказывать же ей от дома? Когда моя ровесница, отдохнув летом на Канарах, рожает ребенка, от нее не требуют предъявить обручальное кольцо. Однокурсники навестят ее в роддоме и подарят ей два десятка погремушек. Если в компанию затесался открытый гомосексуалист, при нем не станут смотреть «Запах женщины», чтобы не травмировать.
«Лезть в чужую жизнь сейчас немодно» — подобные высказывания довольно часто можно услышать от моих ровесников. (Это не значит, что друзья не помогут мне, если что-нибудь случится. Помогут — деньгами, скорее всего.) Кстати, про свою жизнь тоже лучше рассказывать очень сдержанно. И вовсе не потому, что лучшей подруге раз в месяц про твои страдания и послушать противно. Но что толку в этом сопереживании? «Дорогая подруга, я понимаю, что тебе плохо, и хочу, чтобы тебе стало хорошо. Поэтому запиши телефон психоаналитика, сеанс у которого стоит столько-то. Надеюсь, тебе полегчает — к моей и твоей радости».
Подобное «американское» поведение непонятно ровесникам наших родителей. Многие из них считают, что нравственные основы закладывает взросление в условиях коммунальной квартиры, а хождение строем дисциплинирует мышление. Мы же отвергаем дух коллективизма — частично подражая Западу, частично в противовес родителям.
Двадцатилетние в представлении прессы, телевидения и собственных родителей — это странные мифологические существа, половина из которых колется, другая половина — вкалывает и в свободное от основных занятий время ведет разнузданный образ жизни. В первом случае двое в возрасте двадцати лет выглядят так: Она закончила школу, потеряла в собственной комнате аттестат, потому никуда не поступила, изредка работает; Он сын состоятельных родителей, с пятнадцати лет курсирует между нарко- и психодиспансером, видеть свою половину может только под веществами, в остальное время она его раздражает. Во втором случае: Она учится в академии Плеханова, тетя устроила в приличное место; Он в девятом классе через подставное лицо владел ларьком около метро «Шаболовская», теперь руководит собственной фирмой, учится на экономическом факультете, изредка издает монографии по вопросам налогообложения.
Эта упрощенная схемка, как и любая побасенка, конечно, содержит долю правды. Это на Западе родители подавались в хиппи, а их дети спустя двадцать лет — в яппи. У нас же в одном поколении мирно сосуществуют пофигисты и карьеристы.
Все мои ровесники знают закон, неоспоримый как правило буравчика: «Учеба, работа и семья несовместимы». Приходится выбирать: чаще всего отбрасывается семья, иногда — учеба и никогда — работа. Социальные функции распределены примерно так: в каждой студенческой группе есть человек, который только учится, причем хорошо, и в сессию помогает тем, у кого нет времени ходить на занятия. За отзывчивость ему прощают то, что он (чаще это бывает она) считает нужным учиться, а не работать.
Работающему «философу в осьмнадцать лет» стало намного легче строить отношения с противоположным полом и организовывать свой досуг. Нет времени на всякие усложнения, но есть много новых возможностей. Анекдот про студентов, которым «негде», сегодня актуален скорее для их преподавателей. Работающий московский студент всегда в состоянии снять квартиру или номер в гостинице.
Это правда, что мои ровесницы стремятся как можно скорее стать женщинами. В двадцать лет девственность считается затянувшейся, начинает откровенно тяготить. Раньше это относилось скорее к юношам. Все убеждены, что рубрика в одном из популярных молодежных журналов сформулирована правильно: «Секс и отношения». То есть секс — это одно, а отношения (любовь и прочее) — совсем другое.
Именно поэтому не каждая из нас стремится женить на себе первого, кто ангажировал ее на мазурку. Мои ровесницы все чаще рассматривают мужа как декоративное приложение к ребенку. Ребенок нужен обязательно, а мужа лучше добавлять по вкусу: есть он — будет что гостям показать, нет — предъявим фотографии с курорта. «Пустить кого-то на свою территорию? — возмущалась недавно моя знакомая. — Какого-то непонятного мужика? Я еще понимаю — ребенок. Все-таки свой…»
Конечно, некие «предрассудки» или «нормы поведения» — как вам угодно — все равно остаются. Например, знакомиться на улице не принято. Если такое все-таки случилось, девочка будет всячески юлить и путано объяснять подругам, что дело было в гостях или в институте. Впрочем, когда правда откроется, умиленные подруги в худшем случае пожурят за неосторожность. Ночные клубы тоже не место для знакомства: считается, что одинокие юноши ходят туда «снимать», а девушки, соответственно, «сниматься». (Бывают, конечно, исключения: моя знакомая трижды в год ездит в Санкт-Петербург, отыскивает в рок-н-ролльном клубе на Апраксином дворе подходящего молодого человека, платонически влюбляется, ходит с ним смотреть, как разводят мосты, под утро слезно прощается и отбывает в Москву — страдать до следующей поездки.) Что бывает пресловутым «утром после знакомства», зависит исключительно от темперамента. Вероятно, он купит ей кофе в уличном автомате, и они больше не увидятся. Что же до любви, то… и она случается. Но про это я не буду говорить: не модно.
Фото: Getty Images
