Как я стал Черным
– Моей маме в юности цыганка нагадала, что она проживет до 90 лет, жизнь будет тяжелая: переживет войну, потеряет двоих детей, но двое вырастут и младшенький семью прославит. Так и сбылось.
Мама дала нам с сестрой фамилию Панкратова, ее первого мужа, а не отцовскую — Гузев, чтобы не попасть под репрессии (он был ссыльным казаком. — Прим. «Антенны»). Гузев — смешная фамилия, ведь гузка — это куриная попка, пятая точка, которую прикрывали казаки, когда отступали. А мой дядя, белый офицер Терентий Токарев, брат мамы, сидел в лагере на Колыме вместе с Георгием Жженовым (актера в 1938 году НКВД приговорил к пяти годам исправительно-трудовых лагерей по обвинению в шпионаже. — Прим. «Антенны»). Жжженов, чуть что, говорил мне: «Шурка, не позорь дядю, он у тебя слыл неплохим человеком».
Есть у меня в профессии тезка Александр Панкратов. Он был племянником Эдуарда Тиссэ, великого оператора, снимавшего «Броненосец Потемкин». Чтобы нас не путали, я и стал Панкратовым-Черным. Мой фильм «Штрихи к портрету» по мотивам произведений Шукшина был удостоен приза на международном фестивале. И когда наш педагог начал разбирать, чем он привлек европейцев, студенты спросили, какого Панкратова он имеет в виду. Тот ответил: «Черного», потому что я был жгучий брюнет, а Саша — светлым, уходящим в рыжину. Так я и взял эту приставку и стал Панкратов тире Черный. А Сашу иногда называли Панкратовым-Белым.
- Фото:
- Persona Stars
Как Высоцкий мне дом напророчил
– Я шестнадцать с половиной лет снимал квартиры по всем районам Москвы. Когда только вернулся из армии, тетя Валя, комендантша нашего вгиковского общежития, по старой памяти выделила мне коечку, где я ночевал. Мое возвращения мы отмечали в ресторане ВТО на улице Горького. Боря Хмельницкий собрал друзей. Когда они меня провожали, чтобы поймать такси, Володя узнал, что у меня нет своего жилья и что ехать мне до городка Моссовета в общежитие. Тогда он сказал, показывая на дом номер девять: «Шуряка, ты будешь здесь жить». А там обитали знаменитые актеры и режиссеры — Сергей Бондарчук, Олег Ефремов, Слава Невинный, Володя Андреев, Наташа Селезнева… Он был весь в мемориальных досках. Мы посмеялись, а спустя несколько лет я получил первую квартиру именно в этом доме и даже в том самом подъезде, у которого мы остановились. Какая-то мистика Высоцкого, пророчество. Боря Хмельницкий назвал это «святым карканием». Мы часто встречались с Володей на даче у Эдуарда Володарского на Красной Пахре, где любили ничего не делать, а все, включая шашлык, готовила Фарида — супруга Эдика. А когда приезжала его теща из Башкирии, то лепила потрясающие пельмени. Высоцкий всегда приезжал на пельмени.
Как я хрусталь грузину продавал
– Это было давно. Будущий режиссер и оператор Валя Белоногов и я залезли в большие долги. Стипендия во ВГИКе была 38 рублей, а мой долг вырос до 500! Нам одалживала деньги наша однокурсница-казашка из очень обеспеченной семьи, у нее папа — секретарь обкома партии. Давала и никогда не спрашивала, когда отдадим. В то время по стране прошел слух, что хрусталь подорожает, и его начали все скупать. Валя познакомился с одним грузином, который был готов платить 6 к 1 за каждый предмет: за 10-рублевый фужер давал 60. Мы подговорили девчонок и ребят с актерского факультета подать заявления в загс, за что тогда выдавалось приглашение во Дворец бракосочетания. А потом они не являлись на регистрацию. С этими приглашениями, их у нас собиралось 6 — 7 штук за раз, мы шли в пункты, где хрустальные сервизы выдавали напрокат на свадьбу. Мы продали их грузину, и через неделю у нас было несколько тысяч рублей. А в пункт проката отнесли то, что грузин не брал, и объяснили, что все остальное перебили на студенческой свадьбе. С нас взяли штраф — копейки, себестоимость сервиза. Мы отдали долги и даже список написали, на что остаток потратить: этому купить теплое пальто, этому — теплую обувь, себе хотели мотоцикл, чтобы на нем ездить во ВГИК. А потом начали обмывать и все-все спустили.
Во ВГИКе говорили: «Панкратов гулял в ночь с 16-го по 27-е». Затем нас с Белоноговым кто-то заложил, и завели уголовное дело за мошенничество в особо крупных размерах. Нас спас от суда Борис Волчек, отец Гали Волчек. Борис Израилевич, когда узнал о нашей афере, только и сказал: «Ну таланты!» Он позвонил министру МВД Щелокову (у них были хорошие отношения) — дело закрыли, и мы остались в институте. А хрусталь действительно подорожал — слухи ходили не случайно.
Как я работал дворником
– В студенческие годы денег не было, чтобы поехать на Алтай к маме на каникулы, так что я оставался в Горьком (актер окончил Горьковское театральное училище. — Прим. «Антенны») и нанимался в дворники. Одну зиму работал у Дома-музея Горького на Почтовом спуске, там, где писатель жил у своего деда. Подметал снег и иногда лед долбил. Однажды друзья-музыканты устроили в оркестр при ресторане, где я играл на контрабасе. Ну как играл — имитировал: бил по струнам под большой барабан, чтобы не было слышно. Зарабатывал рублей 60 и еще подкармливал своих одногруппников — приносил еду. Еще педагог по речи симпатизировала и назначала дополнительные занятия на дому — якобы исправлять мой алтайский говор, а сама кормила до отвала и давала с собой котлет для ребят, с которыми я снимал комнатку. Так мой прожиточный минимум увеличивался за счет ее котлет. А вообще, работать я начал в деревне с шести лет, где жило много ссыльных. Мы копны возили, держась за гриву коня.
Как я маму опозорил
– Я снялся у Владимира Наумова в картине «Десять лет без права переписки», и у нас там с Верой Сотниковой есть постельная сцена. Когда со мной что-то выходило на экраны, моей маме (она в то время переехала в Кемеровскую область) директор местного кинопроката всегда выделял машину. Она приезжала в кинотеатр с подружками. И вот эти старушки собирались на первом ряду — смотреть Шуру Панкратова. Когда мама увидела эту сцену, то отругала меня: «Бесстыдник, говорила, чтобы шел в офицеры, а ты поперся в артисты, опозорил на всю Россию!» Я ей: «Это же игра, это все не вправду!» А мама: «А то я не вижу, вправду это или нет!» До конца дней так и не переубедил ее. Значит, хорошо сыграл.
Как жена меня балует
– Прекрасно готовлю только кипяток, но крутой! Зато жена Юля у меня замечательная хозяйка. У нее целая библиотека кулинарных книг, и она любит удивлять. Однажды сварила суп жителей Памира потрясающей вкусноты. Она сейчас стала со мной ездить и на гастроли, и на Алтай, где мы каждый август устраиваем фестиваль памяти Миши Евдокимова, моего покойного друга. Приезжают его друзья, и мы даем на стадионе гала-концерт.
Как я пообещал стихи не читать
– По жизни я человек довольно грустный, особенно в поэзии. В Петербурге вышел огромный том моих стихов «Хочу сказать». Благодарен составившей его Марине Арсеньевне Тарковской, сестре Андрея Тарковского. До этого меня не печатали, я был под запретом. На 50-летие советской власти в 1967 году, ко Дню Победы, поэт-ветеран Борис Пильник предложил посвятить стихи фронтовикам. Мой кумир — Павел Давыдович Коган, который с Михаилом Кульчицким добровольцами ушли на фронт и там погибли, и я написал им посвящение. В нем намекнул, что их собирались арестовать и они предпочли пойти на передовую. Стихотворение широко разошлось среди студенчества, а на меня завели дело, что я опять муссирую сталинские репрессии. И я дал подписку, что не буду распространять свои стихи. Переживал это как сильный удар, потому что в то время готовился поступать на филфак университета, а теперь путь был заказан. Но спасибо педагогам театрального училища, которые меня вернули обратно.
Как я давал автографы за Михалкова
– Когда мы были помоложе, то казались очень похожими с Никитой Михалковым. Меня часто принимали за него, а к нему однажды подошли в поезде и попросили: Панкратов, дай автограф. Ну он и подписал. А я за него расписывался. Еще случилась хохма: я, Толя Ромашин и Боря Хмельницкий были в Питере в ресторане, к нам подошел мужик в унтах, явно с Севера, щедро угостил и попросил автограф, глядя на Хмельницкого. Ромашин спросил его, знает ли он, у кого просит автограф. Тот ответил: кто же Мишу Боярского не знает? И Боря написал за Боярского. Потом Толя показал на меня и посоветовал взять также автограф у Михалкова. Я расписался за Никиту. Ромашин тихонько начал хохотать. Тогда Боря не выдержал и сказал мужику, что Толя — это Василий Семенович Лановой, которого тоже вся страна знает. Вот, наверное, ходит сейчас один мужик по Северу и хвастается, что Боярский, Лановой и Михалков дали ему автографы.
