«Война для меня началась на 12 часов позже. Мы с няней отдыхали в маленькой деревушке на Карельском перешейке, на бывшей финской территории. Вечером 22 июня, когда немецкие танки уже утюжили Белоруссию и Украину, на пригорке появился мой папа с криками «война!». В первые дни она не ощущалась: Ленинград не бомбили, не обстреливали. Но 8 августа немцы совершили налет на город, сожгли Бадаевские склады, где хранилось все продовольствие. Помню столб черного дыма, который стоял над городом. В этот же день замкнулось кольцо блокады.
Каким был тогда наш рацион? Варили ремни в желатине, добавляя лавровый лист, перец, шафран – у каждой хозяйки этого было в избытке. Студень замораживали и ели. Технический глицерин – он немного сладковат, заливали кипятком, получалось некое подобие чая. И, наконец, дуранда, жмых, которым кормят скот. У моей мамы, врача, с довоенных времен оставалась касторка. На этой касторке мы жарили котлеты из дуранды. Деликатес высшей пробы.
Мама была ответственной дежурной по городу. Единственный раз она воспользовалась служебным положением, когда положила меня вместе с папой в госпиталь. Лежали, покрытые 2−3 шинелями, и говорили о чем угодно, кроме еды. С нами лежал Иван Павлович. До революции он работал метрдотелем в одном из самых шикарных ресторанов города. Он рассказывал, как приезжали царь, великие князья, Григорий Распутин.
