Папа, брат и сын о Дмитрии Марьянове: «Так он и жил, на грани»
С папой Дмитрия Юрием Георгиевичем и старшим братом Михаилом «Антенна» встретилась в их дачном доме в 70 км от Москвы.
Юрий Георгиевич: Мне тут все о Диме напоминает. Сижу, подумаю о чем-то и не могу сдержать слез. Тяжело. Вон на стене — две шкуры оленя, его сувенир из Лапландии. Мне такую купил, себе и сыну Дане, они с ним вместе туда ездили. А когда ремонт делал, отдал свою, сказал, что на даче больше к месту. На кухне живет попугай, ему уже лет 10. Когда сын снимался в «Охоте на гения», у его героя такой был, и Диме выдали птицу заранее, чтобы привыкли друг к другу. Так он себе попугая и оставил. Говорить он не учился, но смеется и каркает.
У нас раньше был другой дом подо Ржевом, но та деревня угасала, людей все меньше, зимой не проехать. Рита, жена моя и мама Миши и Димы (ее не стало в 2006 году. — Прим. «Антенны»), когда вышла на пенсию, сказала: «Надо искать другой». И как-то наткнулась в газете на объявление о продаже этого дома. Помню, Дима зашел, стройка еще не была закончена, но камин уже возвели, и произнес: «О, мечта поэта!»
Дима приезжал ко мне довольно часто, несколько раз даже на мотоцикле. Звонил: «Пап, ты как? Что делаешь?» Отвечал: «Все хорошо, телевизор смотрю». Он: «Открывай, я за воротами стою». И всегда с пакетами продуктов. Сыновья оба такие внимательные, заботливые: «Пап, есть деньги? Как с дровами?»
Михаил: Мы тут все вместе обживали. Что-то Дима привозил, что-то я. Нам с братом проще было помочь отцу финансово, чем самим всем заниматься. Мы в стройке не специалисты, да и она в основном летом идет, а в это время съемочный период (Михаил — руководитель пиротехнической фирмы, занимается спецэффектами в кино. — Прим. «Антенны»). Так что папа у нас за прораба, а наша с братом задача — финансами обеспечить. Мы приезжали сюда отдыхать.
Ю.Г.: Попросишь их покосить, землю разбросать — сделают. На даче только смородина, лук, чеснок, мы не стали увлекаться ни огурцами, ни помидорами. Уже по прошлой даче поняли, что не нужно тратить силы и время на огород.
М.: Да, а то хочешь подышать свежим воздухом, поваляться, а папа: «Картошечку прополете, ребята?» Переглянемся с Димкой, пойдем к соседке и купим у нее мешок картошки — держи. Обычно мы сюда приезжали на пару дней, дольше не позволяла работа, а вот в Новый год собирались здесь обязательно. Это как закон. Дима отыгрывал спектакль 30 декабря и прямиком сюда. В угол комнаты папа елку ставил. Каждый что-то привозил из дома. На мне был оливье, готовил целый тазик. Димка любил, как я его мелко режу. У меня же еще диплом повара, так что навык в этом есть. Ну и фейерверки были на нас с Димкой. Смотреть наш салют все соседи собирались. А потом толпа перемещалась из дома в дом — у каждого посидеть, отметить.
Ю.Г.: Знаю, что в семьях складывается по-разному, но у Миши с Димой все было хорошо. Они с детства дружили. Случалось, конечно, в детстве так, что старший что-то натворит, а младший отвечает.
М.: Но попадало все равно мне. Чего мы только не творили. Когда в квартире в Тушине жили, мазали руки вареньем, и я Димке: «А теперь ставим отпечатки!», сам стен не касался, а он, маленький, у нас 3,5 года разница, шлеп-шлеп по обоям. Родители приходили: «Ну-ка! Давай ладони прикладывай. А твоих почему нет?» И в угол меня за подстрекательство. Или мазали иголки пластилином, приделывали к ним перья, надевали маски и давай со всей дури друг в друга кидать. Запихивали в игрушечные пушки серу, гвозди и палили в пластилиновых солдатиков. Как-то пульками стрелял и задел люстру рукой, она Диме на голову и вдребезги. Он маме звонит: так и так, кошка подпрыгнула и сбила. А она: «Голова-то хоть цела?»
Подросли, появились другие игрушки. Димка увлекся мотоциклами, а когда приобрел машину, я купил его байк, а он взял себе другой. Он учил меня на мотоцикле ездить, а я его на автомобиле. А вот бандана, которую Дима носил постоянно, скорее от меня. Я раньше на концертах работал, отвечал за спецэффекты, оттуда и пошло — бандана, кожа, заклепки, потом и Дима стал так одеваться. Какое-то время ходил с лисьим хвостом на поясе. Откуда у него — даже не знаю, не спрашивал. Носит — значит, нравится.
Ю.Г.: Мальчишки сами определяли, чем им в жизни заниматься. Миша был больше по технической части, конструкторы в детстве мастерил. И теперь специалист по пиротехнике. А Дима сначала спортом увлекся. Началось с того, что в школе поставили задачу, чтобы все ученики первых классов умели плавать. Водили всех в бассейн, потом он стал ходить в спортивную школу, по 20 бассейнов проплывал, приходил и падал на диван от усталости. Позже записался в футбол, на следующий год — на борьбу, затем — на бокс. А потом он прошел отбор в театральную школу Спесивцева. Дима с детства все хорошо запоминал, стихи знал, танцами увлекался. Ребята любили, когда я им читал Василия Теркина, и как-то он главу оттуда выучил! Потом мы ходили на все его школьные постановки. Дима играл в «Маугли», с «Городом мышей» они выезжали в ФРГ, Францию.
Был ли он доволен, как складывалась его карьера? В разные периоды по-всякому. Конечно, когда после окончания Щукинского училища Марк Анатольевич Захаров сразу взял его в «Ленком», ему первое время было интересно — такие величины рядом: Леонид Броневой, Евгений Леонов, Николай Караченцов, Саша Збруев, Саша Абдулов, Инна Чурикова, Олег Янковский. А потом наступил период, когда ему хотелось расти, а он все играл в массовке, ролей крупных не давали. Дима уже уходить собирался, когда Збруев его остановил, пообещав роль в спектакле «Две женщины». За эту работу они с Еленой Шаниной получили премию Леонова, а спектакль — «Чайку». Это его приободрило, конечно. Он проработал в «Ленкоме» с 1992 по 2003 год, а потом ушел.
М.: Актеры больше зарабатывают на съемках в кино и в рекламе, а в «Ленкоме» известных артистов отпускали, остальных — нет. Диме приходилось отказываться от ролей, это его напрягало и стало еще одним поводом, который сподвиг уйти из театра. Но потом он расцвел, вздохнул полной грудью, у него сразу появилась куча съемок, предложений. Не помню, чтобы он сказал хоть про какую-то роль, что она ему не нравится, снимается из-за денег. Каждой отдавал себя полностью. Он не только драйвовый был, но и очень основательно подходил к работе. Перед съемками в сериале «Боец» месяца три ходил в зал, занимался карате. Часто отказывался от каскадеров, предпочитал все делать сам. Мы вместе работали в сериале «Ростов-папа», и у Димы в одной из сцен была драка с горением. На актера в таких случаях надевают маску, лица не видно. Смысла драться и гореть нет никакого. Но Димке важно было самому это сделать, прожить этот момент. Так и жил на грани.
Последний раз мы виделись с ним здесь, на даче, говорили о текущих делах. Потом я уехал в командировку, почти все лето меня в Москве не было. Вернулся 14 октября, а 15-го мне сообщили, что Димы больше нет. У меня до сих пор его номер в телефоне. Удалить — как точку поставить. Мы с Димкой обычно созванивались по возвращении в Москву: «Когда будешь на даче?», часто здесь и встречались. А вот на отдых вместе так и не довелось съездить — все графики и планы не совпадали.
Слово сыну
Даниил, 23 года:
– Сейчас я студент последнего курса режиссерского факультета ГИТР (Институт кино и телевидения), занимаюсь дипломным фильмом, готовлюсь к поступлению на Высшие режиссерские курсы. Во время учебы снял несколько короткометражных работ, в частности, фильм по рассказу Василия Шукшина «Микроскоп». На фестивале соцрекламы «Остров Мир» мой ролик «Видим сердцем» занял первое место. К сожалению, мои работы папа увидеть не успел, надеюсь, они ему понравились бы.
Мы всегда с отцом много говорили о кино. В детстве я несколько раз был с ним на съемочной площадке, видел, как он снимается, как меняется, когда входит в кадр. Помню первое ощущение трепета от кинопроцесса. Конечно, после школы я советовался с родителями, куда поступать. Они одобрили мое решение, хотя папа хотел, чтобы я стал актером. Но мне интереснее быть за кадром, всегда хотел через магию кино воплощать свое видение мира. Не знаю, когда мне стала интересна эта профессия, кажется, будто желание было всегда. Перед поступлением отец советовал, как вести себя на экзаменах, мы репетировали с ним этюды, отбирали работы для конкурса. Папа давал советы, как режиссер должен работать с актером.
Мы с отцом часто созванивались и списывались, встречались при любой возможности, хотя он много работал. Любили вместе ходить в кино, в кафе, на картинг, были у нас дома или ехали к нему. Это он научил меня кататься на роликах и велосипеде. А еще мы всегда много разговаривали. Папа был веселый и добрый, мастер историй. С ним было интересно, тепло и уютно, легко и просто. Мы хорошо понимали друг друга, в основном наши мнения совпадали, иногда спорили по поводу фильмов, книг. Я ощущал себя рядом с ним защищенным, советовался с ним, мы действительно были друзьями. Что не исключало его требовательности ко мне, особенно когда это касалось вопросов спорта. Отец принимал решения о моих занятиях в секции айкидо, тайского бокса, настаивал на тренировках дома и водил в спортзал. Он сам был целеустремленный, умел преодолевать себя, был открыт всему новому. Я с гордостью следил за ним на «Ледниковом периоде». Отец всегда говорил, чтобы чего-то добиться в жизни, кем-то стать, нужно много трудиться.
Папа делал много подарков, но особенно ценны для меня часы на 16-летие. Очень дорогие. Отец хотел показать, что я уже стал взрослым. Он очень любил мотоциклы и, конечно, хотел, чтобы они стали и моим увлечением. Мама (Ольга Аносова. — Прим. «Антенны») была против того, чтобы он покупал мне байк, боялась за меня, считала, что еще рано. Сейчас я бы очень хотел, чтобы папин «Харлей» принадлежал мне. В память о нем. Мне трудно оценивать себя со стороны, но говорят, мы во многом похожи. По крайней мере, я хотел бы так же бережно и с заботой относиться к близким. Последний раз мы встречались с папой дома. Он расспрашивал, как у меня дела в институте, чем занимаюсь, говорил, что собирается на съемки. Как обычно.
Я храню номер папы в телефоне, так у меня создается иллюзия, что однажды смогу ему позвонить. Мне кажется, мы все мало говорим близким о том, как они нам дороги. Я не исключение. Очень люблю отца, и мне его не хватает. Надеюсь, он это знал и чувствовал. Больно, что я ничего не могу изменить.
