Очередной героиней рубрики «Реальные истории» стала Алиса Салтыкова. Несколько недель назад дочь звезды девяностых укусила собака — у артистки было изуродовано лицо и серьезно повреждена рука. В беседе с Woman.ru Алиса вспоминает тот страшный день.
Алиса Салтыкова рассказала про недавний случай нападения собаки
Рассказываю, и будто не со мной было. В тот день я приехала в гости к маме. У нее дома живет собака породы маремма (или абруццкая овчарка, — прим. Woman.ru) по кличке Лаванда. К слову, у меня такая же собака, только мальчик, его зовут Шарик.
Я наклонилась, чтобы погладить Лаванду, как вдруг она на меня набросилась.
Это было совершенно неожиданно, я знала эту собаку всю жизнь и не могла такого даже представить. Самое странное и страшное, что она сразу вцепилась мне в лицо. Времени на раздумья не было: я понимала, что сейчас либо попрощаюсь с жизнью, либо что-то предприму. И засунула ей в пасть свою руку, сжатую в кулак, чтобы разомкнуть челюсть. Руку она мне перегрызла, но зато я смогла встать.
Мама, увидев меня, впала в истерику.
Она паниковала, кричала, и я ее прекрасно понимаю: для нее я навсегда останусь маленьким ребенком. А тут такое. Мама у меня вообще эмоциональный человек, поэтому мне приходится держать себя в руках, чтобы как-то нас уравновешивать. Вот и в этой ситуации я поняла, что решить проблему можно, только сохранив самообладание.
Кровь была везде, я чувствовала, как она стекала по ногам.
Мама отыскала в записной книжке два номера скорой помощи и позвонила на оба. Паника нарастала, мы обе понимали, что я теряю много крови, и тогда я крикнула, чтобы мама сама везла меня в больницу, потому что иначе ничего хорошего не будет.
Нам повезло: в семи минутах от дома была больница, куда мы и поехали.
Если бы ждали скорую, могли не успеть: ткани в течение получаса-часа начинают отмирать, и тогда зашивать их уже бесполезно. Честно, когда ехала в машине, думала, что такой и останусь. Поверьте, я успела себя разглядеть: у мамы в доме зеркальные стены, и когда я встала с пола, то первым делом увидела себя. Лицо было изуродовано, кровь текла всюду. Страшное зрелище. Помню, как подумала: «Так, выступать я больше не смогу. Что мне дальше делать со своей жизнью?». И начала размышлять. Это помогло отвлечься.
Я прикрыла лицо полотенцем и больше старалась его не отнимать, так как мама все видела, и ей становилось только хуже. По дороге она гнала как сумасшедшая: всем сигналила, кричала из окна, превышала скорость. Когда полицейский уж было поднял жезл, чтобы нас остановить, я убрала полотенце от лица. Он все понял.
Мне повезло: в той больнице, куда мы приехали, дежурил пластический хирург, который буквально по частям собирал мое лицо обратно.
Обычный врач не смог бы так ювелирно все сшить. Верхняя губа была просто разорвана: не описать словами, какая это была рана. Все было разодрано буквально до носа. Когда врач попросил меня дотронуться языком до зубов, во рту был просто фарш… Нижняя губа была тоже порвана. Мне наложили порядка 30 швов, и это только на верхнюю губу…
Руку тоже пришлось зашивать. Сейчас на ней виднеются маленькие шрамы, но в целом все зажило.
На ладони остались следы от клыков, и один палец ничего не чувствует, но это ерунда. За руку я даже не переживала, ведь когда твое лицо так изуродовано, на все остальное становится плевать. Царапины на лице зажили, и теперь о том дне напоминают лишь едва заметные тонкие шрамики возле губ.
Восстановление длилось около месяца, а визуально опухоль спала уже недели через две. После операции образовалось очень много рубцовой ткани, из-за этого верхняя губа полностью потеряла чувствительность. Знаю, что эту проблему можно решить с помощью уколов, и я пробовала, однако, честно говоря, не очень-то помогло. Но, к счастью, отсутствие чувствительности никак не мешает моей жизни, хотя мимика немного нарушена.
Я не переживаю по этому поводу — жизнь важнее. Я понимаю, что все могло кончиться гораздо хуже, так что мне еще повезло — отделалась шрамами.
Вообще для меня никогда не был первостепенным вопрос, как я выгляжу. В моем понимании, что Господь дал, с тем тебе и нужно ходить и быть за это благодарным. Но одно дело иметь, скажем, большой нос или тонкие губы, и другое — ходить по жизни с изуродованным лицом.
После первой операции у меня образовалась небольшая деформация губы: в жизни было не очень заметно, но на фотографиях иногда казалось, что у меня нет зубов, и поэтому так опущена губа.
У каждого из нас есть свои шрамы, отметины, рубцы, своя изюминка, что делает нас особенными.
Скажу честно, меня это не смущало. Но вот мама… Для нее это было постоянным напоминанием о том, что произошло. Поэтому я решилась на небольшую повторную операцию по исправлению деформации. И сегодня, понятное дело, мне приятно, что последствия того происшествия уже не бросаются в глаза.
Была ли у меня мысль воспользоваться случаем и подправить что-то еще? Нет. Я благодарна тому, что имею. Уверена: от того, что я себе сделаю нос и он станет чуть симпатичнее, жизнь моя не изменится. Конечно, у нас всех есть какие-то комплексы по поводу внешности, но это не повод что-то в себе менять. Хотя мама шутила, говоря доктору: «Ну, вы ей там нос заодно подправьте». Помню, когда очнулась от наркоза, первым делом принялась себя разглядывать, не поменялось ли во мне что еще.
К слову, когда мы только приехали и меня погружали в сон, готовя к операции, все, о чем я переживала, это собака. Помню, я повторяла: «Мама, не ругай Лаванду».
Я не держу на нее зла, потому что она уже старенькая и ее просто переклинило. Возможно, сказались психологические травмы, она прошла через определенные трудности. Дело в том, что однажды ее забрали у мамы под предлогом того, что она громко лает. Примерно через месяц после этого мама ехала мимо стройки и случайно увидела Лаванду — мокрую, грязную, привязанную. И, конечно, забрала ее домой.
Я как собачник понимаю, что этот месяц на привязи очень на ней сказался. Не бывает плохой собаки, бывает, когда с ней плохо обращаются. Возможно, с тех пор она озлобленно смотрела на посторонних. К тому же мареммы — такие овчарки, которые бросаются без предупреждения. Видимо, она приревновала хозяина или почувствовала опасность, поэтому набросилась.
Собаку мы никуда не дели, она по-прежнему живет с мамой. К счастью, страха перед Лавандой у меня не появилось, хотя к ней я стараюсь не подходить.
Когда приезжаю в гости к маме, остаюсь либо у бабушки по соседству, либо просто нахожусь на улице. Контактировать с собакой мне больше не хочется: если она однажды уже напала, ничего не стоит ей сделать это вновь. Но повторюсь, я безумно люблю животных и не держу на Лаванду зла. Мне очень ее жалко, потому что я понимаю: она напала не намеренно, а просто почуяла опасность, защищалась или защищала хозяина. К тому же она действительно старенькая — ей уже одиннадцать лет, а мареммы обычно не живут дольше десяти-двенадцати. Так что маминой собаке в любом случае немного осталось.
Главное, что я не начала бояться своего пса Шарика, который, напомню, той же породы, что и Лаванда. Конечно, когда после всего произошедшего я приехала в Лондон, поначалу сторонилась его: морды-то у них одинаковые — в голове тут же всплывала картинка, как Лаванда вгрызается мне в лицо. По всей видимости, Шарик почувствовал неладное и буквально ходил за мной по пятам, лежал со мной, пытался облизывать. Мне кажется, этим самым он спас меня от надвигающейся фобии.
Let’s block ads! (Why?)
